LeSha
Девочка
Направленность: Гет
Автор: Просто_А_Я
Фэндом: Shingeki no Kyojin
Основные персонажи: Леви Аккерман, Саша Блаус
Пейринг или персонажи: Ривай/Саша
Рейтинг: NC-17
Жанры: Романтика, Ангст, AU, Постапокалиптика, Первый раз
Предупреждения: OOC, Изнасилование, Беременность
Размер: Мини, 11 страниц
Кол-во частей: 1
Статус: закончен
Описание: Она с ним добровольно, но и выбора у нее нет. Можно ли назвать это добровольностью?
Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора/переводчика (разрешение получено)
Примечания автора: Люб, прости, что тебе пришлось практически переписать, пока бетила. Ты лучшая.
читать дальше
Капитан смотрит на новеньких, не выделяя никого. Среди них нет тех, кто был бы ему интересен, и он просто пробегает взглядом, привычно отмечая недоподтянутые ремни, расслабленные пряжки или еще что-нибудь раздражающее. Саша Браус выделяется разве что своим жеванием, которое смотрится до нелепого простым и наивным. Впрочем, в этом Ривай ее понимает – когда риск смерти крадется по пятам, нужно брать от жизни все. Он, допустим, тоже не может назвать своим домом ни одно из мест, которое выдраивает до блеска. Просто ему так хочется. Жизнь и без того слишком мерзкая, чтобы отнимать у себя последние радости. Пожалуй, мелкие радости – это вообще, все, что им остается. Ну, или почти.
Возможно, девчонка уяснила это уже давно, а потому и ест при каждой возможности. Конечно, это правильно. Ешь, потому что не ровен час, и тебя съедят.
Время бежит слишком быстро, Ривай за ним едва поспевает даже на новеньком УПМ, и это жутко бесит. Он привык все держать под контролем, ему хочется знать, что хотя бы собственное тело не подведет, но даже таких гарантий ему никто не дает. События разворачиваются как пространственные дыры, поглощая реальность за реальностью, и Ривай не понимает, в какую же задницу их засунула жизнь, если обратный путь лежит через такие лабиринты. Ему приходится переносить слишком многое, в том числе и решиться на покушение, зная при этом, что жертвой станет, возможно, единственный человек, который как-то связан с его детством. Что ж, при вступлении в военную часть их всех заставили отречься от прошлого, но…
Что-то щемит внутри, и Ривай не обращает внимания на порванную кожу, пока к нему не подходит какая-то необычно тихая Браус. Он все еще раздумывает о том, что произошло между ним и Кенни Аккерманом, а она стоит рядом и протягивает нить через его кожу, воспользовавшись его молчаливым согласием. Единственная мысль, связанная с ней в данный момент – Браус достаточно чистоплотна, у нее светлые ногти и от нее не пахнет потом.
В другое время Ривай позволил бы ей и более тесный контакт – девчонка не вызывает обычной брезгливости. К тому же, хорошенькая.
Сколько же надо было выпить, чтобы дойти до такого. Зашитая рана уже почти зажила, Браус вынимает нитки, потому что он ей приказал – слишком уж они раздражали во время тренировок. Нить не растягивается, как кожа, когда Ривай напрягает мышцы, она, того, гляди, вообще порвется. Нить не снимешь и не постираешь как одежду. С нитью вообще ничего сделать нельзя, а она, между тем, впитывает грязь и пот, и еще черт знает что. Днем Саша сказала ему, что нужно подождать хотя бы до завтрашнего дня, но ночью Леви напился настолько, что таки опьянел, а потом, направляясь к своей комнате, заметил Браус, шлявшуюся по двору. Чертовы нитки застряли в мозгу, и он приказал ей вынуть их немедленно. До утра всего ничего, поспать можно было и с ними, но убеждать пьяного человека бесполезно, и Саша покорно приплелась за ним в комнату, взяла ножницы и принялась выполнять приказ.
Так что теперь Ривай смотрит на ее плоский живот, скрытый под легкими складками форменной рубашки, чувствуя, как противная нить скрипит, вытягиваясь из швов. Браус не притрагивается к коже, работает только щипцами и ножницами.
Пьяному Риваю хочется зацепиться за что-нибудь, и он выбирает первый попавшийся предлог:
– Знаешь, Браус, я не Йегер, в титана от боли не обращусь, так что не надо так бояться. И я совсем не пьян.
– Да, капитан.
– Что «да»?
– Я знаю, капитан.
– Что ты знаешь? Что я не пьян?
Как и всем опьяневшим ему свойственна привычка отрицать очевидное, и при всей ее глупости, Ривай от нее не отказывается.
– Что вы не титан.
– Так значит, пьян по-твоему?
– Да.
Он поднимает голову. Прямая, честная, простая. Очень странная.
– Поэтому трясешься?
– Я не трясусь, капитан. Просто…
Ривай не помнит, что произошло прошлой ночью. Просыпаясь в жару дикого похмелья, с почти отказавшими почками и отравленными алкоголем мышцами, он находит себя на разобранной постели. Встает, растягивает залежавшееся тело, косится в окно, прищуривается от солнечных лучей и отводит взгляд на постель, чертыхаясь про себя и на себя за то, что проспал. И только сейчас замечает зажатую в руках вещь. Маленькая белая майка с растянутой горловиной и порванной лямкой. В его постели побывала женщина?
Он клянется себе больше никогда не пить до опьянения, и начинает шарить руками по постели, надеясь найти что-нибудь еще. Ничего нет, как будто и не было. Память просыпаться не хочет, а улика всего одна, да и то универсальная и потому негодная – такие майки раздают всем девчонкам отряда. Ни о какой дедукции Ривай и ведать не ведает, но подсознательно начинает цепляться за детали, стараясь вычислить свою вчерашнюю любовницу. Или жертву.
Ответ находится через десять бесконечно долгих минут. Ривай не тупой, и первым делом обследует свое тело – раздевается догола, ищет на себе чужие волосы или клочки ткани… следы укусов. Зная себя, он может предположить, что даже если девушка согласилась по доброй воле, после первого раза все равно начала отбиваться – любиться нежно и терпеливо он никогда не умел. Значит, следы борьбы должны быть обязательно. Обязательно. Если девка укусила крепко, то по рисунку зубов можно будет хотя бы в порядке исключения сузить круг поисков. Если, к примеру, нижние кривоватые – такое часто случается – можно попробовать…
Следы находятся многочисленные, и укусы в том числе, но зубки у его вчерашней жертвы ровные. А еще короткие ногти, которые оцарапали, но не прорвали кожу. Длинные каштановые волосы на подушке. Ну и кровь. Два крупных пятна, испачкавших постель до самого матраса. Ривай уже ругается сквозь зубы, костеря себя самого последними словами. Трахнул девочку, не дай бог вообще покалечил. И где он ее выкопал, пока шел к себе? Вроде, пить садились уже ночью, когда все, кроме дежурных…
Вот и ответ. Кто вчера дежурил?
Ривай начинает одеваться, но, уже натягивая куртку, понимает, что знает ответ. Нитки исчезли, шва больше нет. Он уже давно хотел схватить за жабры эту Браус, чтобы она вытащила чертовы веревки из его тела, и вчера, видимо, ему это удалось. Ривай оглядывается в поисках других доказательств, и находит упавшие на пол щипцы и зашвырнутые под кровать ножницы. Повезло, наверное, что так получилось – зная эту Браус, можно сказать, что она могла и прирезать его, если бы у нее руках остался хоть какой-то инструмент.
К дежурным он идет уже за подтверждением своей теории.
Кто вчера был назначен на пост? Простой вопрос положит конец расследованию.
Круглоглазый Конни Спрингер рапортует по форме – сменил Сашу Браус в положенный час, никаких происшествий за время дежурства не было, никаких заметок не получал.
Ай да девка… после такого оделась, достояла вахту и только потом ушла. Ривай даже хочет спросить, как она выглядела, не заметил ли Спрингер чего-то странного, но уже не решается это сделать.
Днем он выслеживает Браус везде, куда падает взгляд, но ее нигде нет. К вечеру он решает воспользоваться запрещенным приемом – просто вызывает Браус к себе в кабинет.
Ждать приходится слишком долго, но Ривай терпит. Нужно все обговорить, прояснить и… ага, извиниться. Нужно это сделать. Все, включая пункт «извиниться».
Браус входит, пряча глаза. Рослая, статная… чистая.
– Вчера вечером именно вы дежурили на территории от террасы и до ворот?
– Да, капитан.
– Вы покидали пост?
– Да, капитан.
– И по какой причине?
Браус поднимает огромные карие глаза и смотрит на него не то с недоумением, не то с обидой.
– По вашему приказу, согласно которому я должна была снять швы на вашем плече, – четко, но тихо рапортует она.
– Что было дальше?
Браус продолжает смотреть на него, но дышать перестает.
– Вы не помните? – в ее голосе слышна почти надежда.
– Твоя майка лежит в моей спальне. Твоя кровь была на моей простыне. Или это не твое?
Ее щеки наливаются краской, но вздох она себе позволяет.
– Мое.
– Майку с твоего позволения я выброшу в мусор, все равно она уже негодная, – говорит он. – За остальное прошу прощения. Я был пьян.
Три последних слова заставляют его почувствовать себя последним выблюдком. Пьянство не оправдание, потому что само по себе преступление – по крайней мере, в пределах военной обстановки.
Чтобы хоть как-то поправить положение Ривай достает из стола заранее подготовленный лист.
– Вот, возьми. Освобождение на следующие три дня, пока не восстановишься.
Браус не трогается с места. Кажется, силы у нее закончились.
– Спасибо, капитан, – хрипит она, примерзнув при этом к несчастной плите, на которой стоят ее ноги.
Ривай сам встает, отодвигает стул, берет листок и подходит к ней, всучивая его в холодные ладони.
– Отдохни в медпункте, Браус.
Саша выше него на полголовы, но сейчас такое ощущение, что она едва ли достает ему до пояса.
Через месяц Ривай, которому только-только удалось успокоиться, слышит пробегом брошенную фразу между новичками – Браус не ест ничего, и только и делает, что блюет и плачет, блюет и плачет. Целыми днями. Никаких тренировок, а на лошади скакать вообще не может. От мед-помощи отказывается.
Снова вызов в кабинет.
– Слышал, у тебя пропал аппетит. Ты ждешь ребенка?
Браус краснеет еще сильнее, чем в прошлый раз.
– Я не знаю.
– Полагаю, что даже я уже знаю, а ты, как женщина, должна была догадаться раньше. Браус, смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.
Теплые глаза встречаются с серыми.
– Да, капитан, я почти уверена, что жду ребенка.
– Моего ребенка, – добавляет Ривай. – Это значит, что мы должны решить вопрос немедленно и прямо здесь.
– Абортативная процедура? – со страхом, но все-таки в голос, а не шепотом уточняет она.
– Нет. Твоя временная отставка, полагаю, решит все сложности. Поедешь к отцу, родишь в деревне. Если захочешь, вернешься обратно.
Саша опускает голову, и по ее подрагивающим плечам Ривай понимает, что секунд через десять его ожидает истерика. Что ж, он готов к такому, хотя никогда не знал, что делать с женскими слезами.
– Вы не имели права так со мной поступать, – начинает она через некоторое время. – Почему из-за вас я должна бросить службу, а потом выбирать между ребенком и долгом? Вы сделали то, что хотелось вам, а отвечать должна я? Несправедливо.
– Если ты родишь, у меня тоже появится ребенок, и что бы ты там ни думала, я также буду за него ответственен. Как и за тебя.
– Не нужна мне ваша поддержка, сама справлюсь.
– Как пожелаешь. Но родить моего ребенка ты должна. Это жизнь, которую зачали наши тела, она так же ценна, как твоя или моя, не нам решать, быть ей или нет.
Саша хотела выйти замуж за любимого человека. Полюбить, отдать первый поцелуй, может быть, даже переспать до свадьбы, но потом все равно оформить настоящий брак. Без белого платья и колец, ничего такого ей не надо – просто с любимым. Фигура любимого при этом была абстрактной и какой-то размытой – в этих мечтах ему отводилось место, но самого избранника еще не было.
Горячие губы капитана Аккермана разбили эти неполные мечты в пух и прах.
Он был тяжелым, сильным, настойчивым. Один раз даже ударил ее – от этого у Саши надолго выбило дух. Лизал ее шею, сжимал груди, елозил коленом между ног, кусал плечи. Делал что-то совсем непохожее на то, что было в ее мечтах. Говорил что-то о стройных ножках, о мягкой коже, о хорошем запахе. Переворачивал как хотел, отрывал пуговицы. Почти сломал ей запястья. Зажал ей рот ладонью, когда раскаленный и неестественно твердый отросток ворвался в ее нутро.
Ей было так больно и стыдно, что она была готова умереть прямо под ним. Он вспотел от того, что двигался, она – от боли и страха. Липкое семя влилось в нее и даже вытекло наружу, пачкая кожу и постель. Саша свела ноги, чтобы закрыться от него, но капитан оттолкнул ее колено и раскрыл ее для себя на следующий раз. Он был каким-то ненасытным, жадным, чересчур горячим. Ей пришлось вытерпеть три раза, и за это время ее губы опухли, а между ног она уже ничего не чувствовала. Не раз облапанная грудь, нещадно вылизанная и покусанная шея, ягодицы в точках синяков от его пальцев – все горело огнем и напоминало ей о том, что она осквернена. Никакой любви, никаких браков, признаний, брачных ночей. Он взял все одним махом.
Наверное, он рассчитывал на четвертый раз, потому что усердно продолжал отнимать у нее одежду, но сон оказался сильнее.
Саша не смогла вернуть только майку, потому что несчастный предмет белья наполовину был придавлен телом Ривая, но это было уже неважно. Превозмогая боль и гадливость, она натянула на себя рубашку без пуговиц, штаны и куртку. Ширинка была испорчена, так что ей пришлось приспустить и потуже затянуть ремень, а непригодность рубашки она замаскировала наглухо застегнутой курткой. Этого должно было хватить. По крайней мере, сменивший ее в утреннем полумраке Конни ничего не заметил.
Саша подумала, что все закончилось, но все только началось.
Поэтому сейчас, когда руки Ривая опять смыкаются на ее талии, а холодные глаза заглядывают в ее лицо, Саша отворачивается, пряча взгляд.
– Завтра ты уезжаешь. Сегодня ночуешь у меня.
Формальности улажены – Саша отбывает в дом отца, где в относительном спокойствии выносит и родит ребенка. Причину ее отъезда знают все, как и то, что отцом ребенка является Ривай. Однако то, что они преимущественно держатся в разных концах замка, порождает вопросы, и с ней часто пытаются заговорить. Обычно дружелюбная Саша на все отмалчивается и просто качает головой. Ривай охраняет ее заочно – выговаривает всем, кого видит рядом с ней, отсылает от нее подальше Джана и Конни, ограничивает круг ее общения до минимума. Он старше нее на восемнадцать лет, и ей самой столько же, поэтому иногда Саша просто поражается тому, как Риваю удается все угадать и понять, что именно осложняет ее жизнь.
С тех пор, как он взял ее в первый раз, они больше не были близки, и Саша чувствует крупную дрожь страха, пронизывающую все ее тело. Ривай ведет ее к кровати, усаживается рядом, без сомнений принимается расстегивать ее рубашку.
– Не надо, – накрывая его руку своей, просит она. – Вдруг нельзя.
– В медпункте сказали, можно, – отвечает он.
Саша не знает, зачем он это делает. Ей, по правде говоря, все равно.
Ривай кладет ее на спину, раскрывает рубашку и замирает на несколько секунд. Потом тянется к прикроватной тумбе и гасит свечу.
Руки Ривая грубые, мозолистые, твердые и сильные. Саша зажмуривается, когда он укладывается на нее.
– Не бойся, я не собираюсь тебя убивать, – твердо говорит Ривай.
Поцелуи мокрые и глубокие, прикосновения жаркие и липкие, дыхание густое и шумное. Саша позволяет ему раздеть себя, сама помогает ему с курткой, все еще стуча зубами от страха. Именно в темноте она понимает суть вещей, почему все так происходит. Потому что Ривай теперь ее муж – пусть и не по закону. Она теперь его жена. У них будет ребенок.
Ривай целует ее везде, где дотягивается, и Саша с удивлением понимает, что между пьяным и трезвым капитаном разницы почти и нет. Сейчас он неторопливый и мягкий, но едва она делает попытку высвободиться и отвоевать себе место, как он сразу же зажимает ее и силой возвращает под себя. Она с ним добровольно, но и выбора у нее нет. Можно ли назвать это добровольностью?
Ему, кажется, без разницы. Он уже нетерпелив, стремителен и опытен. Когда цепкие пальцы стягивают с нее штаны вместе с трусиками, Саша закусывает губу, ожидая боли, но вместо этого чувствует, как те же самые сухие пальцы раздвигают влажные складки и пробираются внутрь, по-хозяйски ощупывая и исследуя ее. Лицо Саши горит от стыда, и она вдавливает голову в подушку.
– Зачем? – шепотом спрашивает она.
– Тише, так надо, – не растрачивая лишние слова на объяснения, отвечает Ривай. Потом, видимо, сжалившись, добавляет: – Так будет меньше болеть.
То, что не больно, Саша понимает уже через секунду – низ живота наполняется щекочущим чувством, голос сам вырывается из губ жалобным и полупридушенным стоном. Другой рукой Ривай скользит под ее голову, приподнимает от подушки и присасывается поцелуем, глотая все ее дальнейшие стоны. Ему явно все нравится – Саша чувствует, как учащается его сердце, как дыхание становится поверхностным и быстрым, как начинают дрожать руки.
Пальцы внутри нее больше не сухие, а какие-то скользкие – они легче двигаются, приносят больше удовольствия, и Саша теряет бдительность. Поэтому, когда сразу два пальца проходят во влагалище, она резко распахивает глаза и пытается оторваться от него, но Ривай все еще держит ее голову и одновременно запускает в ее рот свой язык.
Это слишком, это неправильно. Внизу и наверху, везде он, он заполняет ее собой до краев, не оставляя ничего, кроме себя самого. Пальцы проходят глубже, потом скользят к выходу, но, не успев выйти, возвращаются. Саша невольно двигает бедрами в такт, не замечая этого.
Наконец, Ривай дает ей свободу, оставляя ее губы и вынимая пальцы.
– Прости, – зачем-то шепчет он, прежде чем, позвякав пряжкой в темноте, спустить штаны и броситься на нее опять.
Член намного толще, чем пальцы, Саша понимает это сразу. Он раздвигает гладкие стенки ее внутреннего пространства, принося легкую боль.
– Стойте, подождите, – сжимаясь от нахлынувших воспоминаний, просит она.
Ривай склоняется к ее шее, целует, лижет и дышит на смоченные слюной места.
– Девочка, – шепчет он, выдавая полную потерю контроля. – Девочка. Сладкая.
Саша уступает совсем – расслабляет бедра, обнимает его и старается не хныкать, когда его большая и туго обтянутая кожей плоть входит в нее полностью.
Ривай сам не свой, и Саше следить за ним даже интересно. Темнота скрывает его лицо, но глядеть и не нужно – достаточно водить ладонями по напрягшейся спине, чувствовать дыхание, ловить редкие слова.
Он двигается по нарастающей, хватая ее бедра и приподнимая их для лучшего доступа. Кровать ходит ходуном, с прикроватной тумбочки на пол что-то падает и с тихим звоном катится дальше, к стене. Ривай не слышит и не замечает уже ничего, он весь в ней, объят огнем и желанием, и Саша думает, что если бы был свет, то она бы увидела, как от него поднимается пар. Совсем как от титанов.
Под конец он разгоняется так, что ей опять становится больно, и Саша хватается за его плечи, сжимая пальцы так, что под ними, вне всяких сомнений, формируются синяки.
– Капитан, – зовет его она. – Капитан, больно. Ка…
Что-то в ее простых словах окончательно ломает Ривая, и он впивается в нее, хватает обе ее руки и неистовствует еще сильнее.
– Саша, – хрипит, едва прервав поцелуй, он. – Не могу… не могу… прости…
Кончает он так, словно все его мышцы разом сводит судорогой, и Саше становится даже страшно. Нормально ли это? В прошлый раз так не было, хотя он также, совершенно точно, тонул в наслаждении. Но сегодня все иначе.
Ривай приезжает через два месяца. Живот все еще можно прятать, Саша ходит свободно и легко, не скрываясь от соседей, и только выбирая великоватые платья. Правда, в его первый визит он застает ее в сарафане на голое тело, ходящей по двору и перетаскивающей дрова под навес.
– Немедленно оденься, – цедит он. – И перестань носить тяжести.
Саша со страхом поворачивается в его сторону – не заметила сразу, а потому испугалась.
– Капитан? Но я же дома…
– Прикрой плечи, – приказывает он.
Привычка огрызаться царапает язык, но Саша предпочитает не ввязываться в конфликты – уходит в дом, где извещает отца о прибытии гостя. Пока мужчины знакомятся и переговариваются во дворе, она старается накрыть на стол и убежать в свою комнату, чтобы закрыться на замок и исключить вероятность повторной встречи с Риваем. Правда, получается совсем не так – капитан достает ее из-за двери очень простым способом. Просит отца позвать дочь, и этому Саша сопротивляться не смеет.
– Могли бы и не приезжать, – хмурится она. – Мы в порядке.
Узковатые светлые глаза внимательно изучают ее, а потом Ривай выдает:
– Не хочу, чтобы по деревне ползли слухи. Ты не одна. К тому же, в городе меня никто не ждет, так что могу провести время где угодно.
Саша опускает голову, кусая губы. Это правильно – когда покажется живот, соседям лучше бы припомнить, что к ней уже приезжал мужчина в форме. Тогда потаскухой никто называть не станет. Можно будет наврать, что он ее муж, а потом, когда все закончится, просто назвать его погибшим и продолжить воспитывать ребенка без него. В своем будущем Саша Ривая не видит.
Впрочем, не видела она его и в своей постели, но это все равно происходит. Ночью он прижимается к ней горячим телом и жарко дышит в шею, пробираясь руками под ночную сорочку. Отец воспринимает его как зятя, спать в одной комнате им разрешили. Зная местные нравы, Саша может сказать, что «разрешили» включает в себя гораздо больше – если лягут раздельно, будет подозрительно.
– Капитан, это лишнее, – отказывается она, двигаясь к стене. – Я не хочу.
– Ничего и не будет, я просто потрогаю.
Саша опять уступает, потому что думает, что до живота отца ребенка допустить все-таки нужно.
Трогает он, однако, не только живот. Смело сжимает увеличившиеся с беременностью груди, влажно дышит в ложбинку между плечом и шеей, потом спускается ладонью к бедрам и гладит внутреннюю сторону, начиная явственно хрипеть. Саше становится страшно, но она терпит, позволяя ему припасть к ее губам, соскользнуть языком вглубь, почти к горлу, перелечь наверх и пропустить руки под ее спиной. Ривай рычит в ее рот, а потом отрывается, усаживается в ногах постели и приказывает:
– Сними рубашку и дай ее мне. Немедленно.
Саша поднимается следом, пытаясь разглядеть его в темноте.
– Зачем?
– Дай сюда эту чертову рубашку. Иначе трахну тебя, хочешь ты этого или нет. Я знаю, не хочешь, так что давай обойдемся этим.
Рубашка застревает на локтях, Саша напрягается и стягивает ее через голову, а потом отдает Риваю, свернув неаккуратным и еще теплым комком.
Он уходит, закрывая за собой дверь, и возвращается только через полчаса. Саша к этому времени уже успевает переодеться и притвориться спящей. Ривай ложится в постель рядом с ней, отворачивается к краю и засыпает.
Утром Саша находит рубашку висящей на бельевой веревке – Ривай зачем-то решил ее постирать.
Так повторяется из раза в раз, а приезжает он примерно раз в полтора-два месяца. С каждым разом ее живот становится все больше, и Саше уже тяжело ходить. Жители деревни понимающе кивают, глядя на нее, иногда даже помогают с хозяйством. Никто и не думает называть ее шлюхой – к ней же приезжает муж-военный, еще бы.
По ночам этот самый муж крадет ее рубашки и стирает их, и только на четвертый приезд Саша додумывается подглядеть за ним, чтобы понять, что ему там нужно.
Ривай… дрочит на ее рубашку. Одной рукой прижимает ее к лицу, а второй яростно двигает кулаком, скользя по собственному члену. Со стороны кажется, что ему очень больно, и она даже ощущает что-то сродни жалости. Кончает он прямо на рубашку, после чего обессилено падает набок и лежит некоторое время, восстанавливаясь. Саше становится стыдно, и она убегает в спальню, а когда он возвращается, она не знает, как ей уговорить себя не дрожать и не дергаться.
Малыш Марко появляется через две недели после отцовского отъезда и за месяц до его возвращения. Саша сама дает имя сыну, называя его в честь старого знакомого, с которым училась и проходила первые дни службы. Измученная первыми родами, потерявшая полтаза крови и до смерти испуганная, она берет ребенка на руки, и, глядя в карие глазки, зовет его по имени, которое само пришло на ум.
– Малыш Марко, – шепчет она, целуя влажный после первой ванны лобик.
Выбор имени не вызывает у Ривая ни одобрения ни восторга. По нему вообще сложно сказать, рад он видеть своего сына или нет. Однако на руки младенца все же берет, и даже улыбается ему, внимательно разглядывая сморщенное личико. Потом переводит взгляд на Сашу.
– Мы с тобой теперь в десять раз уязвимее, но и сильнее тоже.
Саша остается с малышом до трех лет – кормит грудью, учит ходить и бегать, прятаться, есть ложкой, надевать штанишки и рубашку, наблюдать за горизонтом и звать на помощь. Учит всему, что пригодится в дальнейшей жизни. Ривай все так же приезжает раз в два месяца, иногда сообщает о смерти одного из знакомых. С каждым новым именем Саше все сложнее, она чувствует вину перед гибнущими товарищами, но сделать ничего не может – сын еще слишком мал, чтобы бросать его с дедом. Отца Марк любит, и едва научившись ходить, встречает его у порога, весело улыбаясь и пошатываясь на нетвердых и еще кривоватых ножках. Ривай с тех пор на руки его не берет, но не забывает трепать по волосам и целовать в лоб на прощание.
Как только Марко исполняется три, Саша вверяет его отцу, собирает вещи и, дождавшись возвращения Ривая, уезжает вместе с ним. Сын жалобно плачет и тянет к ней свои ручонки, и Саша плачет не меньше, но выбора у нее все равно нет – можно ли искать теплые углы в мире, который уже развалился на части и требует отстройки? Кто как не они позаботятся о том, чтобы малыш Марко вырос в хорошем мире, где гигантские ноги не топчут посевы, а человеческие кишки не идут на удобрение бесплодных земель.
Ривай не выказывает ни одобрения ни противничества – принимает ее решение, возвращая в отряд.
Погрубевшие Конни, Армин, Микаса, Эрен и Джан встречают ее в строю. Криста на престоле, Имир больше не с ними, Бертольда и Райнера, конечно, тоже нет, Анни… всех, кого с ними нет, не сосчитать. Однако сто четвертый выпуск все еще держится, и Саша вновь возвращается на службу, чем неимоверно радует своих товарищей.
Ривай селит ее в своей спальне.
– Надумаешь спать где-то еще, я тебя поколочу, – серьезно говорит он, и Саша верит ему.
Она вновь участвует в вылазках, рискует жизнью, участвует в экспедициях, покоряет неизвестные земли, наблюдает за допросами пленных марлийцев, в числе первых отправляется на континент.
В лагерях всегда людно, иногда приходится ночевать в палатках. Саша неприхотлива – спит рядом с Риваем на земле, на его плаще, на постели или просто в телеге, если приходится ехать днем и ночью на перекладных. С ним спокойно – она одна из немногих, кто может спать не вполглаза, а полноценно. Саша знает – если вдруг что, Ривай первый откроет глаза и бросится в бой, выгадав ей немного времени.
Когда они празднуют очередную победу, Саша засиживается рядом с Конни, впервые осознавая, как ей не хватало общения с кем-то еще. Они вместе обсуждают планы на будущее, мечтают, как вернутся домой, начнут охотиться и возделывать землю. Жить, словом. Конни разговорчивый, открытый – он тоже немного изменился. Им по двадцать три, но они уже поняли, что жизнь слишком коротка, чтобы скрываться и привередничать – дорог каждый момент.
Саша смеется рядом с ним, зная, что где-то в глубине большой палатки разрабатывает очередной план Армин, а рядом с ним бессменно находится Ривай, за которым иногда стоит Эрен – если не находится где-нибудь в другом месте с Микасой и Джаном. Да, к такой жизни тоже можно привыкнуть.
Веселье длится ровно до появления Ривая. Подошедший сзади теперь уже майор бесцеремонно берет ее за руку и уводит в палатку для сна.
Там-то Саша и понимает, как обманчива была его сдержанность.
Ривай бросает ее на постель, раздирает одежду и ставит первую отметину прямо зубами. При этом он не говорит ни слова, и это действительно страшно. Секса между ними не было ни разу за все прошедшие годы, хотя иногда Саша продолжала находить свои рубашки и предметы белья выстиранными без ее помощи. Она была слишком увлечена военной жизнью и проблемами, и позабыла о том, что Ривай все тот же мужчина.
– Никакого Спрингера или Кирштайна или кого бы то ни было еще, – зажав ей рот рукой, шепчет Ривай. – Никому не позволю. Если тебе хочется, я всегда могу устроить.
Саша сопротивляется, даже зная, что это бесполезно. Просто ей хочется верить, что его можно остановить. Рядом с ней не было никого, кто мог бы сказать ей, что мужчина не может долгое время оставаться без секса, и мучить его так, как это делает она – просто глупо и жестоко. Приступ ревности приводит к насилию, и Саша уже не может сдержать или уговорить Ривая. Вообще, она никогда этого не могла.
Он берет ее два раза, причем второй раз растягивается на целый час – он то останавливается и выходит из нее, принимаясь целовать и ласкать, то возвращается и методично вколачивается в ее тело. Саше больно и обидно, но она не кричит, потому что палатка и так ничего не скрывает, а вопли были бы совсем уж унизительными.
Заканчивается все это только глубокой ночью, когда она уже без сил и даже не может нормально свести ноги, чтобы лечь набок.
– А если опять забеременею?
– Отошлю тебя подальше от Спрингера, и дело с концом. Если будешь и дальше меня злить, каждый день буду тебя трахать.
Саша решает, что когда война закончится, она уедет так далеко, как только сможет, и не подпустит его к себе даже на пушечный выстрел. Она ненавидит и боится его, но уйти прямо сейчас не может. Попробовала все-таки улечься вместе с другими – получилось стыдно, когда он пришел за ней посреди ночи, поднял и увел за собой. На другой день девушки сделали вид, что ничего не поняли, но их молчание было красноречивее любых слов.
Война заканчивается. Мир в обломках и руинах, элдийцы восстановлены в правах, и могут ездить и плавать, где душа пожелает. Эра титанов прошла, и те, кто выжил, вынуждены начинать все с нуля, как будто ничего и не было. Саша в их числе – она возвращается домой, оставляя за спиной слишком много потерь. Война все-таки разбросала их с Риваем по разным местам, и она даже понятия не имеет, где он может быть. Ей не все равно, и это самое удивительное. Поэтому она возвращается, оплакивая друзей и беспокоясь об отце маленького Марко. Сын встречает ее равнодушным взглядом, но через неделю отходит и начинает общаться так, словно ничего и не было.
Они переживают сложный период – дичи нет, посевных семян тоже. Ближайший год все будут голодать, но и к этому она уже тоже привыкла. Голодом Сашу не напугать, хотя раньше все было иначе.
Она чинит крышу, сама сколачивает новый стол, отгораживает участок для зелени, налаживает связь с ближней деревней. Хорошо жить, не боясь, что не сегодня-завтра все потеряешь – придется бросить обжитое, оставить полюбившееся и искать новое место. Хорошо, что ее сын никогда не узнает этого страха.
Слишком многие пожертвовали жизнями ради такого будущего, и она, зная об этом, не может наслаждаться этими днями в полной мере. Но Марко и отцу об этом знать не обязательно. Саша играет для них – улыбается, суетится по хозяйству, напоказ радуется зимним запасам и энергично принимается за любое дело. Лишь по ночам кусает подушку и давит рвущиеся крики.
Днем опять надо подниматься и играть роль счастливой хозяйки.
Наверное, Марко чувствует его на расстоянии. Как-то утром за завтраком он спрашивает:
– Мама, а где папа? Я его вспомнил. Сильный такой, всегда хмурился. На тебя очень странно смотрел.
Саша опускает взгляд. Солгать ребенку об этом она не может.
– Марко, твой папа может быть, уже умер. Я не знаю точно. Мы были с ним в разных местах, когда началось самое страшное.
– Ты потом расскажешь о нем?
Делать нечего – Саша кивает. Расскажу. Куда ж она денется.
А под вечер в деревне появляется Ривай. Потрепанный, сердитый, похудевший. Люди его узнают – здороваются, проводят к нужному дому, не забыв рассказать о том, как Саша его дожидается в полном одиночестве, благопристойно поддерживая лицо соломенной вдовы.
Фокус в том, что Саша никого не ждет, просто после ночных утех прошлого мужчины ей на дух не нужны.
Отец встречает его радостно – в доме появился другой мужчина, это ли не везение. Ривай выдерживает грузные объятия, потом подходит к оробевшему Марко и подхватывает его на руки. После недолгого приветствия с сыном наступает очередь Саши. К ней он подходит, одновременно запуская руку в карман, а оказавшись вплотную, вынимает тусклое серебряное кольцо и без спроса надевает ей на палец.
– Нет, майор, я же…
Она едва успевает себя остановить – округлившиеся глаза отца наполняются возмущением. Как так? Муж законный ей кольцо надевает, а она отказывается?
С важным разговором решено подождать. Саша терпит. Ривай знает, что терпеть она умеет, да и он этому искусству хорошо обучен.
Вечером она впускает его в свою комнату, закрывает дверь, а потом снимает кольцо и пытается вернуть.
– Я не хочу выходить замуж, ма…
Ривай опускается на колени и прижимается лбом к ее животу, стискивая ее руку вместе с кольцом и не принимая его обратно. Разрушая ее последнюю отчаянную попытку обрести свободу.
– Я не стану клясться, что никогда больше не буду скотом. Буду и не раз. Ты дорога мне, а того, кто мне дорог, я не могу не ранить.
Саша прилипает спиной к двери, чувствуя горячие слезы.
– Довольно, майор. Нельзя так, это неправильно. Будет больно и мне и вам, да и Марко будет страдать.
– Давно хотел спросить… Марко – твоя погибшая любовь? – интересуется Ривай. – Ты поэтому такое имя выбрала?
– Что? Нет! Нет, Марко – наш друг… общий друг. Его убили…
Прорывает ее в самый неподходящий момент – Сашу выкручивает и выламывает истерика. Продержалась почти десять лет без слез, а теперь не может сдержаться. Она усаживается на пол рядом с ним и начинает рассказывать. О предательствах, о прощении, об открытиях – о том, что он знает, и чего не знает.
Ривай слушает, и Саша уверена – он все понимает. Он, наверное, единственный, кто может понять. Для него играть не нужно. Это и есть ответ на все их вопросы.
Следующей ночью Саша приоткрывает дверь и ждет его. Когда Ривай входит, она поднимается с постели и снимает с себя все. Все, кроме кольца.
В свете свечи его глаза кажутся черными, а может, они и стали такими. Ривай не заставляет ждать – подходит, жадно обхватывает ее за талию, прижимает к себе, тянется к губам.
– Ривай, – называя его по имени в первый раз, шепчет Саша. – Ты ведь все понял? Тебе придется кормить меня, ты не знаешь, с кем связался.
– Знаю. Знаю лучше, чем ты предполагаешь.
Примечательно, что Ривай все-таки ничего не обещает, потому что не может дать ей слово, которое будет не в силах сдержать. Саша понимает, что иногда ей придется мириться с синячными запястьями и укусами. Он такой – что с ним сделаешь. Угораздило же…
Он не будет носить ее на руках, и не будет говорить ласковых слов. Не станет и подарков дарить – ни цветов, ни платьев, ни украшений.
Он будет обижать ее резкими словами, будет ревновать и ставить синяки на груди, плечах и шее. Будет собственничать, жадничать и командовать.
Он будет любить ее, и она полюбит в ответ. Он даст ей дом, и она станет его домом.
Да, ласковых слов не будет, но про себя Ривай будет называть Сашу по-особому. И иногда, в минуты его беззащитности и открытости, поглаживая его по расслабленным плечам и все еще ощущая вкус его губ на своем языке, Саша будет слышать его сдавленный шепот.
– Девочка.
(c)
Саша...
Направленность: Гет
Автор: Просто_А_Я
Фэндом: Shingeki no Kyojin
Основные персонажи: Леви Аккерман, Саша Блаус
Пейринг или персонажи: Ривай/Саша
Рейтинг: PG-13
Жанры: Романтика, Повседневность, ER (Established Relationship)
Предупреждения: OOC, Нехронологическое повествование
Размер: Мини, 4 страницы
Кол-во частей: 1
Статус: закончен
Описание: Бытовые моменты супружеской жизни Ривая и Саши.
Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора/переводчика (разрешение получено)
Примечания автора: Читать после фанфика «Девочка».
читать дальше
… читает
Марко играет на полу, а Саша сидит на столе, закинув ногу на ногу. Оба они нарушают его запреты – одному было ясно сказано не возиться внизу и не собирать грязь, а второй он еще неделю назад дал понять, чтобы она не укладывала свою попу на место, с которого они вообще-то берут еду.
Ривай останавливается на пороге и молчит. Солнце светит с другой стороны, так что его длинная тень не может драматично лечь на пол и сообщить им о том, что отец семейства прибыл и видит все их преступления.
До катастрофы пять секунд, Ривай собирается войти и хлопнуть дверью, чтобы привлечь к себе внимание, но останавливается, потому что видит…
Он же мужчина, в конце концов, так что в первую очередь замечает, как задралась Сашина юбка, которую она собрала до самых колен от жары. Дверь они, вероятно, не закрыли по той же причине. Ее верхняя нога под небольшим углом лежит на колене нижней ноги, и между ними открывается соблазнительная линия, где кожа примыкает к коже. Под коленкой ее нога чуть белее, чем на ступнях. К слову сказать, ее босые ступни он заметил с самого начала.
Впрочем, это не единственное. Дальше взгляд ползет по телу жены, и Ривай примечает в ее руках книгу. Он почти такую же видел у Арлерта, а может, это и есть та самая. Саша уже давно видела тот самый океан, о котором написано в книге, так что Ривай не очень понимает, зачем она ее читает.
– Вот, нашла. Ты хотел послушать про дельфинов? – между тем оживляется она, выпрямляя спину и устраиваясь удобнее.
– Да! – довольно соглашается Марко.
Саша принимается читать вслух, и Марко притихает, оставляя в покое несчастные дощечки, которые мучил последние несколько минут. Ривай прислоняется к косяку и тоже начинает слушать.
Это очень сложная ситуация.
Сашин голос ласково струится по комнате, а ее оголенная теперь уже чуть выше колена ножка лениво покачивается, и белые пальцы ступни то поджимаются, то выпрямляются в такт этим движениям. Слушать или смотреть? Или просто подойти и отчитать обоих, как и хотел?
Ривай делает совсем другое.
– Потом прочти про морских коньков, – подавая голос с порога, говорит он.
Саша и Марко застывают как два испуганных тушканчика, и ему хочется превратиться в голодного филина чтобы пролететь над ними и слопать обоих – до того сладкими они кажутся.
… стирает белье
Деревянный стул с широким сидением, сколоченный Сашей специально для стирки, отлично справляется со своим заданием – он не шатается и надежно держится на толстых ножках, принимая вес большого таза, наполненного водой. На краю стула есть место для мыла, которое она периодически забирает, а потом возвращает на место.
Ривай сидит за столом, и дверь опять открыта – если ее закрыть, станет нечем дышать. Саша во дворе – стоит спиной к нему, склонившись над тазом. Подол ее длинного сарафана распределился характерным образом – передняя часть лежит на земле, а задняя поднимается, открывая плотные икры. Под солнцем ее кожа как будто светится, и Ривай даже с такого расстояния различает мелкие волоски, выбившиеся из-под ее обычного высокого хвоста. Кожа на ее шее влажно блестит от пота.
Саша с хрустом растирает мокрое белье, взбивая пену в тазу. Из дома напротив выходит старушка, их соседка. Она приветливо машет Саше, и та звонко отвечает, желая ей хорошего дня.
Ривай старается представить, как его жена выглядит спереди.
Под сарафаном нет рубашки, но это не страшно – вырез у него неглубокий, шнуровка плотная. Хотя, если подумать, она же наклоняется…
Наверное, ее грудь тоже покрыта потом, как и шея. Наверное, на ощупь она вся сейчас горячая и мягкая – распаренная от работы. И пахнет от нее, наверное…
Он выходит во двор, подбирается к ней сзади и, засунув руки в карманы, бесстрастно сообщает:
– Зайди домой, дело есть.
Потом, словно только что заметив старушку, вежливо здоровается с ней. Саша растерянно поворачивается к нему и медленно выпрямляется во весь свой неприлично высокий (по его меркам) рост. Они уже долго живут вместе, и она отлично понимает, что у него на уме.
– Я же стираю, – укоряет его она. – Еще половина осталась. Потом еще обед готовить.
Ривай смотрит на ее вспотевшую шею, с которой липнут волосы, и ему хочется, чтобы тот же эффект на нее произвела совсем другая активность. Сарафан туго обтягивает грудь, ложбинки не видно, потому что всю ее одежду с неприличными вырезами Ривай выбросил в мусор, но даже этого достаточно, особенно сейчас, когда ее плоть излучает влажный жар.
– Не думай, это ненадолго.
Саша вытирает руки в заткнутое за поясок полотенце и, виновато улыбнувшись соседке, уходит в дом. Старушка провожает их лукавым взглядом. Она, конечно, тоже была молодой замужней женщиной, и ей тоже приходилось стирать на виду у мужа.
Ривай захлопывает дверь и закрывает ее на задвижку.
– Я вся потная, – протестует Саша. – Марко и отец должны скоро вернуться. Обед…
– Хочу сейчас, – обрывает ее Ривай. – Не обедать, если тебе интересно.
Ему совсем не стыдно.
… болеет
Отправив Марко с тестем в город, чтобы они пожили там с неделю, Ривай остается с простывшей Сашей в доме. Говорил ей не возиться в саду без куртки, да толку-то. Как будто она его хоть когда-нибудь слушается.
И вот, пожалуйста – жар, кашель, хриплый голос.
Саша лежит на боку, отвернувшись к стене.
– Я ненадолго, я быстро поправляюсь, знаешь, какое у меня здоровье, – улыбается она, а ее глаза лихорадочно блестят и говорят совсем обратное.
– Знаю, – кивает Ривай только потому, что не хочет с ней спорить.
– Там в котелке осталось…
– Отдохни, я сам о себе позабочусь.
– А еще в шкафу есть чистые…
– Я найду, не беспокойся.
– Спи пока у отца, хорошо?
– Сам решу, где мне спать.
– Заразишься.
– У меня здоровье еще крепче, чем у тебя.
– Дурак.
– Кто бы говорил.
Спит Ривай той ночью в кресле, вспоминает старые добрые дни.
На следующий день Саша поднимается с постели и, пошатываясь, идет к кухне.
– Куда это ты собралась? А ну лежать, – приказывает он.
– Ты грел себе жаркое? Надо кушать, совсем ослабнешь.
– А ты когда ела в последний раз?
Саша качает головой:
– Не хочу.
– А хотеть и не надо, но поесть ты должна.
– Тошнит.
Лучше бы ее тошнило от беременности. Ривай все еще помнил ее зеленоватое лицо в те дни, когда она носила Марко. Тогда ему было жутко смотреть на нее, но теперь даже хуже.
Где Саша там надежда. Надежды у него не было никогда – он думал, что как родился, так и сдохнет в подземелье. Потом был уверен, что когда-нибудь станет обедом безмозглого титана, потому что конца этим тварям не было никогда. Потом он научился жить одним днем, не думая о будущем. А потом появилась Саша, которая родила ему Марко, и он понял, что не имел права сдаваться, потому что теперь он был не один. Этот развалившийся мир следовало собрать ради них – нужно было работать, а не презрительно морщиться. Так что он взял себя в руки и принялся работать, защищая дом, в котором рос его сын, и присматривая за женой, сражавшейся с ним бок о бок.
Он боялся всего на свете и одновременно ничего – чувствовал страх за них, и поэтому без оглядки бросался вперед, не жалея себя. Теперь он только боялся.
Лекарств особых нет, он даже не знает, что за травы заваривают при простуде.
– Почему ты не ешь? – с отчаянием спрашивает он на следующий день, сидя на краю кровати.
Саша поворачивается к нему, и ее взгляд смертельно усталый, но она все равно улыбается – и что удивительно, не через силу.
– Ты бы прогулялся. Не подходи, я два дня не мылась.
От нее и вправду пахнет кислым потом, но Риваю все равно.
Какие бы здания ни обрушивались на их головы, какие бы титаны не громили их отряд, какие бы слухи не гуляли по корпусу, Саша всегда хотела есть. Пока она с аппетитом жевала печеный картофель и ловила всяких ящериц, Ривай знал, что жизнь текла по нормальному руслу.
Саша не ест, и это ненормально.
– Ты спал? – шепотом, совсем обессилев, заботится она. – Под глазами черно у тебя совсем. И не ел, наверное…
– Ты поешь, и я поем, – обрубает он.
– Зато я сплю. Целыми днями. Ты тоже спи.
Ривай сгребает ее слабое тело и выносит из комнаты – последние теплые деньки октября нужно разделить на двоих. Они сидят на пороге дома, и он придерживает ее голову и спину, заглядывая в посеревшее изможденное лицо. От желания помочь ей распирает душу, а сделать ничего нельзя.
Вечером к ним заходит соседка – вдова с тремя детьми.
– Саша болеет? Что ж вы раньше не сказали, я и не знала, пока сегодня вас не увидела. Вот, возьмите, – она протягивает ему баночку с чем-то темно-коричневым и жидким. – Давайте ей по ложке три раза в день. Это горько, так что пусть запивает теплой водой. Обтирайте ее тряпочками. Если не хочет есть, заставляйте пить. Горшок выносите почаще, пусть не встает в туалет. И в доме приберитесь, что ж вы совсем запустили все. Жена ваша, конечно, болеет, но ведь и мужчины умеют поддерживать чистоту.
Ривай удивленно оглядывается. Он не замечал, что не убирался все прошлые дни, он об этом даже не думал.
Уже через день Саша сама усаживается в постели. Ривай не уверен, что это была обычная простуда, но черт с этим. Главное, ей лучше.
Ей точно лучше – к вечеру она уже с аппетитом уплетает хлеб с приготовленным по совету той же соседки бульоном. Ривай обтирает ее лицо, убирая прилипшие к уголкам губ крошки, и думает, что мир опять завертелся так, как надо.
К возвращению сына и тестя дом вновь сияет чистотой.
(c)
Направленность: Гет
Автор: Просто_А_Я
Фэндом: Shingeki no Kyojin
Основные персонажи: Леви Аккерман, Саша Блаус
Пейринг или персонажи: Ривай/Саша
Рейтинг: NC-17
Жанры: Романтика, Ангст, AU, Постапокалиптика, Первый раз
Предупреждения: OOC, Изнасилование, Беременность
Размер: Мини, 11 страниц
Кол-во частей: 1
Статус: закончен
Описание: Она с ним добровольно, но и выбора у нее нет. Можно ли назвать это добровольностью?
Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора/переводчика (разрешение получено)
Примечания автора: Люб, прости, что тебе пришлось практически переписать, пока бетила. Ты лучшая.
читать дальше
Капитан смотрит на новеньких, не выделяя никого. Среди них нет тех, кто был бы ему интересен, и он просто пробегает взглядом, привычно отмечая недоподтянутые ремни, расслабленные пряжки или еще что-нибудь раздражающее. Саша Браус выделяется разве что своим жеванием, которое смотрится до нелепого простым и наивным. Впрочем, в этом Ривай ее понимает – когда риск смерти крадется по пятам, нужно брать от жизни все. Он, допустим, тоже не может назвать своим домом ни одно из мест, которое выдраивает до блеска. Просто ему так хочется. Жизнь и без того слишком мерзкая, чтобы отнимать у себя последние радости. Пожалуй, мелкие радости – это вообще, все, что им остается. Ну, или почти.
Возможно, девчонка уяснила это уже давно, а потому и ест при каждой возможности. Конечно, это правильно. Ешь, потому что не ровен час, и тебя съедят.
Время бежит слишком быстро, Ривай за ним едва поспевает даже на новеньком УПМ, и это жутко бесит. Он привык все держать под контролем, ему хочется знать, что хотя бы собственное тело не подведет, но даже таких гарантий ему никто не дает. События разворачиваются как пространственные дыры, поглощая реальность за реальностью, и Ривай не понимает, в какую же задницу их засунула жизнь, если обратный путь лежит через такие лабиринты. Ему приходится переносить слишком многое, в том числе и решиться на покушение, зная при этом, что жертвой станет, возможно, единственный человек, который как-то связан с его детством. Что ж, при вступлении в военную часть их всех заставили отречься от прошлого, но…
Что-то щемит внутри, и Ривай не обращает внимания на порванную кожу, пока к нему не подходит какая-то необычно тихая Браус. Он все еще раздумывает о том, что произошло между ним и Кенни Аккерманом, а она стоит рядом и протягивает нить через его кожу, воспользовавшись его молчаливым согласием. Единственная мысль, связанная с ней в данный момент – Браус достаточно чистоплотна, у нее светлые ногти и от нее не пахнет потом.
В другое время Ривай позволил бы ей и более тесный контакт – девчонка не вызывает обычной брезгливости. К тому же, хорошенькая.
Сколько же надо было выпить, чтобы дойти до такого. Зашитая рана уже почти зажила, Браус вынимает нитки, потому что он ей приказал – слишком уж они раздражали во время тренировок. Нить не растягивается, как кожа, когда Ривай напрягает мышцы, она, того, гляди, вообще порвется. Нить не снимешь и не постираешь как одежду. С нитью вообще ничего сделать нельзя, а она, между тем, впитывает грязь и пот, и еще черт знает что. Днем Саша сказала ему, что нужно подождать хотя бы до завтрашнего дня, но ночью Леви напился настолько, что таки опьянел, а потом, направляясь к своей комнате, заметил Браус, шлявшуюся по двору. Чертовы нитки застряли в мозгу, и он приказал ей вынуть их немедленно. До утра всего ничего, поспать можно было и с ними, но убеждать пьяного человека бесполезно, и Саша покорно приплелась за ним в комнату, взяла ножницы и принялась выполнять приказ.
Так что теперь Ривай смотрит на ее плоский живот, скрытый под легкими складками форменной рубашки, чувствуя, как противная нить скрипит, вытягиваясь из швов. Браус не притрагивается к коже, работает только щипцами и ножницами.
Пьяному Риваю хочется зацепиться за что-нибудь, и он выбирает первый попавшийся предлог:
– Знаешь, Браус, я не Йегер, в титана от боли не обращусь, так что не надо так бояться. И я совсем не пьян.
– Да, капитан.
– Что «да»?
– Я знаю, капитан.
– Что ты знаешь? Что я не пьян?
Как и всем опьяневшим ему свойственна привычка отрицать очевидное, и при всей ее глупости, Ривай от нее не отказывается.
– Что вы не титан.
– Так значит, пьян по-твоему?
– Да.
Он поднимает голову. Прямая, честная, простая. Очень странная.
– Поэтому трясешься?
– Я не трясусь, капитан. Просто…
Ривай не помнит, что произошло прошлой ночью. Просыпаясь в жару дикого похмелья, с почти отказавшими почками и отравленными алкоголем мышцами, он находит себя на разобранной постели. Встает, растягивает залежавшееся тело, косится в окно, прищуривается от солнечных лучей и отводит взгляд на постель, чертыхаясь про себя и на себя за то, что проспал. И только сейчас замечает зажатую в руках вещь. Маленькая белая майка с растянутой горловиной и порванной лямкой. В его постели побывала женщина?
Он клянется себе больше никогда не пить до опьянения, и начинает шарить руками по постели, надеясь найти что-нибудь еще. Ничего нет, как будто и не было. Память просыпаться не хочет, а улика всего одна, да и то универсальная и потому негодная – такие майки раздают всем девчонкам отряда. Ни о какой дедукции Ривай и ведать не ведает, но подсознательно начинает цепляться за детали, стараясь вычислить свою вчерашнюю любовницу. Или жертву.
Ответ находится через десять бесконечно долгих минут. Ривай не тупой, и первым делом обследует свое тело – раздевается догола, ищет на себе чужие волосы или клочки ткани… следы укусов. Зная себя, он может предположить, что даже если девушка согласилась по доброй воле, после первого раза все равно начала отбиваться – любиться нежно и терпеливо он никогда не умел. Значит, следы борьбы должны быть обязательно. Обязательно. Если девка укусила крепко, то по рисунку зубов можно будет хотя бы в порядке исключения сузить круг поисков. Если, к примеру, нижние кривоватые – такое часто случается – можно попробовать…
Следы находятся многочисленные, и укусы в том числе, но зубки у его вчерашней жертвы ровные. А еще короткие ногти, которые оцарапали, но не прорвали кожу. Длинные каштановые волосы на подушке. Ну и кровь. Два крупных пятна, испачкавших постель до самого матраса. Ривай уже ругается сквозь зубы, костеря себя самого последними словами. Трахнул девочку, не дай бог вообще покалечил. И где он ее выкопал, пока шел к себе? Вроде, пить садились уже ночью, когда все, кроме дежурных…
Вот и ответ. Кто вчера дежурил?
Ривай начинает одеваться, но, уже натягивая куртку, понимает, что знает ответ. Нитки исчезли, шва больше нет. Он уже давно хотел схватить за жабры эту Браус, чтобы она вытащила чертовы веревки из его тела, и вчера, видимо, ему это удалось. Ривай оглядывается в поисках других доказательств, и находит упавшие на пол щипцы и зашвырнутые под кровать ножницы. Повезло, наверное, что так получилось – зная эту Браус, можно сказать, что она могла и прирезать его, если бы у нее руках остался хоть какой-то инструмент.
К дежурным он идет уже за подтверждением своей теории.
Кто вчера был назначен на пост? Простой вопрос положит конец расследованию.
Круглоглазый Конни Спрингер рапортует по форме – сменил Сашу Браус в положенный час, никаких происшествий за время дежурства не было, никаких заметок не получал.
Ай да девка… после такого оделась, достояла вахту и только потом ушла. Ривай даже хочет спросить, как она выглядела, не заметил ли Спрингер чего-то странного, но уже не решается это сделать.
Днем он выслеживает Браус везде, куда падает взгляд, но ее нигде нет. К вечеру он решает воспользоваться запрещенным приемом – просто вызывает Браус к себе в кабинет.
Ждать приходится слишком долго, но Ривай терпит. Нужно все обговорить, прояснить и… ага, извиниться. Нужно это сделать. Все, включая пункт «извиниться».
Браус входит, пряча глаза. Рослая, статная… чистая.
– Вчера вечером именно вы дежурили на территории от террасы и до ворот?
– Да, капитан.
– Вы покидали пост?
– Да, капитан.
– И по какой причине?
Браус поднимает огромные карие глаза и смотрит на него не то с недоумением, не то с обидой.
– По вашему приказу, согласно которому я должна была снять швы на вашем плече, – четко, но тихо рапортует она.
– Что было дальше?
Браус продолжает смотреть на него, но дышать перестает.
– Вы не помните? – в ее голосе слышна почти надежда.
– Твоя майка лежит в моей спальне. Твоя кровь была на моей простыне. Или это не твое?
Ее щеки наливаются краской, но вздох она себе позволяет.
– Мое.
– Майку с твоего позволения я выброшу в мусор, все равно она уже негодная, – говорит он. – За остальное прошу прощения. Я был пьян.
Три последних слова заставляют его почувствовать себя последним выблюдком. Пьянство не оправдание, потому что само по себе преступление – по крайней мере, в пределах военной обстановки.
Чтобы хоть как-то поправить положение Ривай достает из стола заранее подготовленный лист.
– Вот, возьми. Освобождение на следующие три дня, пока не восстановишься.
Браус не трогается с места. Кажется, силы у нее закончились.
– Спасибо, капитан, – хрипит она, примерзнув при этом к несчастной плите, на которой стоят ее ноги.
Ривай сам встает, отодвигает стул, берет листок и подходит к ней, всучивая его в холодные ладони.
– Отдохни в медпункте, Браус.
Саша выше него на полголовы, но сейчас такое ощущение, что она едва ли достает ему до пояса.
Через месяц Ривай, которому только-только удалось успокоиться, слышит пробегом брошенную фразу между новичками – Браус не ест ничего, и только и делает, что блюет и плачет, блюет и плачет. Целыми днями. Никаких тренировок, а на лошади скакать вообще не может. От мед-помощи отказывается.
Снова вызов в кабинет.
– Слышал, у тебя пропал аппетит. Ты ждешь ребенка?
Браус краснеет еще сильнее, чем в прошлый раз.
– Я не знаю.
– Полагаю, что даже я уже знаю, а ты, как женщина, должна была догадаться раньше. Браус, смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.
Теплые глаза встречаются с серыми.
– Да, капитан, я почти уверена, что жду ребенка.
– Моего ребенка, – добавляет Ривай. – Это значит, что мы должны решить вопрос немедленно и прямо здесь.
– Абортативная процедура? – со страхом, но все-таки в голос, а не шепотом уточняет она.
– Нет. Твоя временная отставка, полагаю, решит все сложности. Поедешь к отцу, родишь в деревне. Если захочешь, вернешься обратно.
Саша опускает голову, и по ее подрагивающим плечам Ривай понимает, что секунд через десять его ожидает истерика. Что ж, он готов к такому, хотя никогда не знал, что делать с женскими слезами.
– Вы не имели права так со мной поступать, – начинает она через некоторое время. – Почему из-за вас я должна бросить службу, а потом выбирать между ребенком и долгом? Вы сделали то, что хотелось вам, а отвечать должна я? Несправедливо.
– Если ты родишь, у меня тоже появится ребенок, и что бы ты там ни думала, я также буду за него ответственен. Как и за тебя.
– Не нужна мне ваша поддержка, сама справлюсь.
– Как пожелаешь. Но родить моего ребенка ты должна. Это жизнь, которую зачали наши тела, она так же ценна, как твоя или моя, не нам решать, быть ей или нет.
Саша хотела выйти замуж за любимого человека. Полюбить, отдать первый поцелуй, может быть, даже переспать до свадьбы, но потом все равно оформить настоящий брак. Без белого платья и колец, ничего такого ей не надо – просто с любимым. Фигура любимого при этом была абстрактной и какой-то размытой – в этих мечтах ему отводилось место, но самого избранника еще не было.
Горячие губы капитана Аккермана разбили эти неполные мечты в пух и прах.
Он был тяжелым, сильным, настойчивым. Один раз даже ударил ее – от этого у Саши надолго выбило дух. Лизал ее шею, сжимал груди, елозил коленом между ног, кусал плечи. Делал что-то совсем непохожее на то, что было в ее мечтах. Говорил что-то о стройных ножках, о мягкой коже, о хорошем запахе. Переворачивал как хотел, отрывал пуговицы. Почти сломал ей запястья. Зажал ей рот ладонью, когда раскаленный и неестественно твердый отросток ворвался в ее нутро.
Ей было так больно и стыдно, что она была готова умереть прямо под ним. Он вспотел от того, что двигался, она – от боли и страха. Липкое семя влилось в нее и даже вытекло наружу, пачкая кожу и постель. Саша свела ноги, чтобы закрыться от него, но капитан оттолкнул ее колено и раскрыл ее для себя на следующий раз. Он был каким-то ненасытным, жадным, чересчур горячим. Ей пришлось вытерпеть три раза, и за это время ее губы опухли, а между ног она уже ничего не чувствовала. Не раз облапанная грудь, нещадно вылизанная и покусанная шея, ягодицы в точках синяков от его пальцев – все горело огнем и напоминало ей о том, что она осквернена. Никакой любви, никаких браков, признаний, брачных ночей. Он взял все одним махом.
Наверное, он рассчитывал на четвертый раз, потому что усердно продолжал отнимать у нее одежду, но сон оказался сильнее.
Саша не смогла вернуть только майку, потому что несчастный предмет белья наполовину был придавлен телом Ривая, но это было уже неважно. Превозмогая боль и гадливость, она натянула на себя рубашку без пуговиц, штаны и куртку. Ширинка была испорчена, так что ей пришлось приспустить и потуже затянуть ремень, а непригодность рубашки она замаскировала наглухо застегнутой курткой. Этого должно было хватить. По крайней мере, сменивший ее в утреннем полумраке Конни ничего не заметил.
Саша подумала, что все закончилось, но все только началось.
Поэтому сейчас, когда руки Ривая опять смыкаются на ее талии, а холодные глаза заглядывают в ее лицо, Саша отворачивается, пряча взгляд.
– Завтра ты уезжаешь. Сегодня ночуешь у меня.
Формальности улажены – Саша отбывает в дом отца, где в относительном спокойствии выносит и родит ребенка. Причину ее отъезда знают все, как и то, что отцом ребенка является Ривай. Однако то, что они преимущественно держатся в разных концах замка, порождает вопросы, и с ней часто пытаются заговорить. Обычно дружелюбная Саша на все отмалчивается и просто качает головой. Ривай охраняет ее заочно – выговаривает всем, кого видит рядом с ней, отсылает от нее подальше Джана и Конни, ограничивает круг ее общения до минимума. Он старше нее на восемнадцать лет, и ей самой столько же, поэтому иногда Саша просто поражается тому, как Риваю удается все угадать и понять, что именно осложняет ее жизнь.
С тех пор, как он взял ее в первый раз, они больше не были близки, и Саша чувствует крупную дрожь страха, пронизывающую все ее тело. Ривай ведет ее к кровати, усаживается рядом, без сомнений принимается расстегивать ее рубашку.
– Не надо, – накрывая его руку своей, просит она. – Вдруг нельзя.
– В медпункте сказали, можно, – отвечает он.
Саша не знает, зачем он это делает. Ей, по правде говоря, все равно.
Ривай кладет ее на спину, раскрывает рубашку и замирает на несколько секунд. Потом тянется к прикроватной тумбе и гасит свечу.
Руки Ривая грубые, мозолистые, твердые и сильные. Саша зажмуривается, когда он укладывается на нее.
– Не бойся, я не собираюсь тебя убивать, – твердо говорит Ривай.
Поцелуи мокрые и глубокие, прикосновения жаркие и липкие, дыхание густое и шумное. Саша позволяет ему раздеть себя, сама помогает ему с курткой, все еще стуча зубами от страха. Именно в темноте она понимает суть вещей, почему все так происходит. Потому что Ривай теперь ее муж – пусть и не по закону. Она теперь его жена. У них будет ребенок.
Ривай целует ее везде, где дотягивается, и Саша с удивлением понимает, что между пьяным и трезвым капитаном разницы почти и нет. Сейчас он неторопливый и мягкий, но едва она делает попытку высвободиться и отвоевать себе место, как он сразу же зажимает ее и силой возвращает под себя. Она с ним добровольно, но и выбора у нее нет. Можно ли назвать это добровольностью?
Ему, кажется, без разницы. Он уже нетерпелив, стремителен и опытен. Когда цепкие пальцы стягивают с нее штаны вместе с трусиками, Саша закусывает губу, ожидая боли, но вместо этого чувствует, как те же самые сухие пальцы раздвигают влажные складки и пробираются внутрь, по-хозяйски ощупывая и исследуя ее. Лицо Саши горит от стыда, и она вдавливает голову в подушку.
– Зачем? – шепотом спрашивает она.
– Тише, так надо, – не растрачивая лишние слова на объяснения, отвечает Ривай. Потом, видимо, сжалившись, добавляет: – Так будет меньше болеть.
То, что не больно, Саша понимает уже через секунду – низ живота наполняется щекочущим чувством, голос сам вырывается из губ жалобным и полупридушенным стоном. Другой рукой Ривай скользит под ее голову, приподнимает от подушки и присасывается поцелуем, глотая все ее дальнейшие стоны. Ему явно все нравится – Саша чувствует, как учащается его сердце, как дыхание становится поверхностным и быстрым, как начинают дрожать руки.
Пальцы внутри нее больше не сухие, а какие-то скользкие – они легче двигаются, приносят больше удовольствия, и Саша теряет бдительность. Поэтому, когда сразу два пальца проходят во влагалище, она резко распахивает глаза и пытается оторваться от него, но Ривай все еще держит ее голову и одновременно запускает в ее рот свой язык.
Это слишком, это неправильно. Внизу и наверху, везде он, он заполняет ее собой до краев, не оставляя ничего, кроме себя самого. Пальцы проходят глубже, потом скользят к выходу, но, не успев выйти, возвращаются. Саша невольно двигает бедрами в такт, не замечая этого.
Наконец, Ривай дает ей свободу, оставляя ее губы и вынимая пальцы.
– Прости, – зачем-то шепчет он, прежде чем, позвякав пряжкой в темноте, спустить штаны и броситься на нее опять.
Член намного толще, чем пальцы, Саша понимает это сразу. Он раздвигает гладкие стенки ее внутреннего пространства, принося легкую боль.
– Стойте, подождите, – сжимаясь от нахлынувших воспоминаний, просит она.
Ривай склоняется к ее шее, целует, лижет и дышит на смоченные слюной места.
– Девочка, – шепчет он, выдавая полную потерю контроля. – Девочка. Сладкая.
Саша уступает совсем – расслабляет бедра, обнимает его и старается не хныкать, когда его большая и туго обтянутая кожей плоть входит в нее полностью.
Ривай сам не свой, и Саше следить за ним даже интересно. Темнота скрывает его лицо, но глядеть и не нужно – достаточно водить ладонями по напрягшейся спине, чувствовать дыхание, ловить редкие слова.
Он двигается по нарастающей, хватая ее бедра и приподнимая их для лучшего доступа. Кровать ходит ходуном, с прикроватной тумбочки на пол что-то падает и с тихим звоном катится дальше, к стене. Ривай не слышит и не замечает уже ничего, он весь в ней, объят огнем и желанием, и Саша думает, что если бы был свет, то она бы увидела, как от него поднимается пар. Совсем как от титанов.
Под конец он разгоняется так, что ей опять становится больно, и Саша хватается за его плечи, сжимая пальцы так, что под ними, вне всяких сомнений, формируются синяки.
– Капитан, – зовет его она. – Капитан, больно. Ка…
Что-то в ее простых словах окончательно ломает Ривая, и он впивается в нее, хватает обе ее руки и неистовствует еще сильнее.
– Саша, – хрипит, едва прервав поцелуй, он. – Не могу… не могу… прости…
Кончает он так, словно все его мышцы разом сводит судорогой, и Саше становится даже страшно. Нормально ли это? В прошлый раз так не было, хотя он также, совершенно точно, тонул в наслаждении. Но сегодня все иначе.
Ривай приезжает через два месяца. Живот все еще можно прятать, Саша ходит свободно и легко, не скрываясь от соседей, и только выбирая великоватые платья. Правда, в его первый визит он застает ее в сарафане на голое тело, ходящей по двору и перетаскивающей дрова под навес.
– Немедленно оденься, – цедит он. – И перестань носить тяжести.
Саша со страхом поворачивается в его сторону – не заметила сразу, а потому испугалась.
– Капитан? Но я же дома…
– Прикрой плечи, – приказывает он.
Привычка огрызаться царапает язык, но Саша предпочитает не ввязываться в конфликты – уходит в дом, где извещает отца о прибытии гостя. Пока мужчины знакомятся и переговариваются во дворе, она старается накрыть на стол и убежать в свою комнату, чтобы закрыться на замок и исключить вероятность повторной встречи с Риваем. Правда, получается совсем не так – капитан достает ее из-за двери очень простым способом. Просит отца позвать дочь, и этому Саша сопротивляться не смеет.
– Могли бы и не приезжать, – хмурится она. – Мы в порядке.
Узковатые светлые глаза внимательно изучают ее, а потом Ривай выдает:
– Не хочу, чтобы по деревне ползли слухи. Ты не одна. К тому же, в городе меня никто не ждет, так что могу провести время где угодно.
Саша опускает голову, кусая губы. Это правильно – когда покажется живот, соседям лучше бы припомнить, что к ней уже приезжал мужчина в форме. Тогда потаскухой никто называть не станет. Можно будет наврать, что он ее муж, а потом, когда все закончится, просто назвать его погибшим и продолжить воспитывать ребенка без него. В своем будущем Саша Ривая не видит.
Впрочем, не видела она его и в своей постели, но это все равно происходит. Ночью он прижимается к ней горячим телом и жарко дышит в шею, пробираясь руками под ночную сорочку. Отец воспринимает его как зятя, спать в одной комнате им разрешили. Зная местные нравы, Саша может сказать, что «разрешили» включает в себя гораздо больше – если лягут раздельно, будет подозрительно.
– Капитан, это лишнее, – отказывается она, двигаясь к стене. – Я не хочу.
– Ничего и не будет, я просто потрогаю.
Саша опять уступает, потому что думает, что до живота отца ребенка допустить все-таки нужно.
Трогает он, однако, не только живот. Смело сжимает увеличившиеся с беременностью груди, влажно дышит в ложбинку между плечом и шеей, потом спускается ладонью к бедрам и гладит внутреннюю сторону, начиная явственно хрипеть. Саше становится страшно, но она терпит, позволяя ему припасть к ее губам, соскользнуть языком вглубь, почти к горлу, перелечь наверх и пропустить руки под ее спиной. Ривай рычит в ее рот, а потом отрывается, усаживается в ногах постели и приказывает:
– Сними рубашку и дай ее мне. Немедленно.
Саша поднимается следом, пытаясь разглядеть его в темноте.
– Зачем?
– Дай сюда эту чертову рубашку. Иначе трахну тебя, хочешь ты этого или нет. Я знаю, не хочешь, так что давай обойдемся этим.
Рубашка застревает на локтях, Саша напрягается и стягивает ее через голову, а потом отдает Риваю, свернув неаккуратным и еще теплым комком.
Он уходит, закрывая за собой дверь, и возвращается только через полчаса. Саша к этому времени уже успевает переодеться и притвориться спящей. Ривай ложится в постель рядом с ней, отворачивается к краю и засыпает.
Утром Саша находит рубашку висящей на бельевой веревке – Ривай зачем-то решил ее постирать.
Так повторяется из раза в раз, а приезжает он примерно раз в полтора-два месяца. С каждым разом ее живот становится все больше, и Саше уже тяжело ходить. Жители деревни понимающе кивают, глядя на нее, иногда даже помогают с хозяйством. Никто и не думает называть ее шлюхой – к ней же приезжает муж-военный, еще бы.
По ночам этот самый муж крадет ее рубашки и стирает их, и только на четвертый приезд Саша додумывается подглядеть за ним, чтобы понять, что ему там нужно.
Ривай… дрочит на ее рубашку. Одной рукой прижимает ее к лицу, а второй яростно двигает кулаком, скользя по собственному члену. Со стороны кажется, что ему очень больно, и она даже ощущает что-то сродни жалости. Кончает он прямо на рубашку, после чего обессилено падает набок и лежит некоторое время, восстанавливаясь. Саше становится стыдно, и она убегает в спальню, а когда он возвращается, она не знает, как ей уговорить себя не дрожать и не дергаться.
Малыш Марко появляется через две недели после отцовского отъезда и за месяц до его возвращения. Саша сама дает имя сыну, называя его в честь старого знакомого, с которым училась и проходила первые дни службы. Измученная первыми родами, потерявшая полтаза крови и до смерти испуганная, она берет ребенка на руки, и, глядя в карие глазки, зовет его по имени, которое само пришло на ум.
– Малыш Марко, – шепчет она, целуя влажный после первой ванны лобик.
Выбор имени не вызывает у Ривая ни одобрения ни восторга. По нему вообще сложно сказать, рад он видеть своего сына или нет. Однако на руки младенца все же берет, и даже улыбается ему, внимательно разглядывая сморщенное личико. Потом переводит взгляд на Сашу.
– Мы с тобой теперь в десять раз уязвимее, но и сильнее тоже.
Саша остается с малышом до трех лет – кормит грудью, учит ходить и бегать, прятаться, есть ложкой, надевать штанишки и рубашку, наблюдать за горизонтом и звать на помощь. Учит всему, что пригодится в дальнейшей жизни. Ривай все так же приезжает раз в два месяца, иногда сообщает о смерти одного из знакомых. С каждым новым именем Саше все сложнее, она чувствует вину перед гибнущими товарищами, но сделать ничего не может – сын еще слишком мал, чтобы бросать его с дедом. Отца Марк любит, и едва научившись ходить, встречает его у порога, весело улыбаясь и пошатываясь на нетвердых и еще кривоватых ножках. Ривай с тех пор на руки его не берет, но не забывает трепать по волосам и целовать в лоб на прощание.
Как только Марко исполняется три, Саша вверяет его отцу, собирает вещи и, дождавшись возвращения Ривая, уезжает вместе с ним. Сын жалобно плачет и тянет к ней свои ручонки, и Саша плачет не меньше, но выбора у нее все равно нет – можно ли искать теплые углы в мире, который уже развалился на части и требует отстройки? Кто как не они позаботятся о том, чтобы малыш Марко вырос в хорошем мире, где гигантские ноги не топчут посевы, а человеческие кишки не идут на удобрение бесплодных земель.
Ривай не выказывает ни одобрения ни противничества – принимает ее решение, возвращая в отряд.
Погрубевшие Конни, Армин, Микаса, Эрен и Джан встречают ее в строю. Криста на престоле, Имир больше не с ними, Бертольда и Райнера, конечно, тоже нет, Анни… всех, кого с ними нет, не сосчитать. Однако сто четвертый выпуск все еще держится, и Саша вновь возвращается на службу, чем неимоверно радует своих товарищей.
Ривай селит ее в своей спальне.
– Надумаешь спать где-то еще, я тебя поколочу, – серьезно говорит он, и Саша верит ему.
Она вновь участвует в вылазках, рискует жизнью, участвует в экспедициях, покоряет неизвестные земли, наблюдает за допросами пленных марлийцев, в числе первых отправляется на континент.
В лагерях всегда людно, иногда приходится ночевать в палатках. Саша неприхотлива – спит рядом с Риваем на земле, на его плаще, на постели или просто в телеге, если приходится ехать днем и ночью на перекладных. С ним спокойно – она одна из немногих, кто может спать не вполглаза, а полноценно. Саша знает – если вдруг что, Ривай первый откроет глаза и бросится в бой, выгадав ей немного времени.
Когда они празднуют очередную победу, Саша засиживается рядом с Конни, впервые осознавая, как ей не хватало общения с кем-то еще. Они вместе обсуждают планы на будущее, мечтают, как вернутся домой, начнут охотиться и возделывать землю. Жить, словом. Конни разговорчивый, открытый – он тоже немного изменился. Им по двадцать три, но они уже поняли, что жизнь слишком коротка, чтобы скрываться и привередничать – дорог каждый момент.
Саша смеется рядом с ним, зная, что где-то в глубине большой палатки разрабатывает очередной план Армин, а рядом с ним бессменно находится Ривай, за которым иногда стоит Эрен – если не находится где-нибудь в другом месте с Микасой и Джаном. Да, к такой жизни тоже можно привыкнуть.
Веселье длится ровно до появления Ривая. Подошедший сзади теперь уже майор бесцеремонно берет ее за руку и уводит в палатку для сна.
Там-то Саша и понимает, как обманчива была его сдержанность.
Ривай бросает ее на постель, раздирает одежду и ставит первую отметину прямо зубами. При этом он не говорит ни слова, и это действительно страшно. Секса между ними не было ни разу за все прошедшие годы, хотя иногда Саша продолжала находить свои рубашки и предметы белья выстиранными без ее помощи. Она была слишком увлечена военной жизнью и проблемами, и позабыла о том, что Ривай все тот же мужчина.
– Никакого Спрингера или Кирштайна или кого бы то ни было еще, – зажав ей рот рукой, шепчет Ривай. – Никому не позволю. Если тебе хочется, я всегда могу устроить.
Саша сопротивляется, даже зная, что это бесполезно. Просто ей хочется верить, что его можно остановить. Рядом с ней не было никого, кто мог бы сказать ей, что мужчина не может долгое время оставаться без секса, и мучить его так, как это делает она – просто глупо и жестоко. Приступ ревности приводит к насилию, и Саша уже не может сдержать или уговорить Ривая. Вообще, она никогда этого не могла.
Он берет ее два раза, причем второй раз растягивается на целый час – он то останавливается и выходит из нее, принимаясь целовать и ласкать, то возвращается и методично вколачивается в ее тело. Саше больно и обидно, но она не кричит, потому что палатка и так ничего не скрывает, а вопли были бы совсем уж унизительными.
Заканчивается все это только глубокой ночью, когда она уже без сил и даже не может нормально свести ноги, чтобы лечь набок.
– А если опять забеременею?
– Отошлю тебя подальше от Спрингера, и дело с концом. Если будешь и дальше меня злить, каждый день буду тебя трахать.
Саша решает, что когда война закончится, она уедет так далеко, как только сможет, и не подпустит его к себе даже на пушечный выстрел. Она ненавидит и боится его, но уйти прямо сейчас не может. Попробовала все-таки улечься вместе с другими – получилось стыдно, когда он пришел за ней посреди ночи, поднял и увел за собой. На другой день девушки сделали вид, что ничего не поняли, но их молчание было красноречивее любых слов.
Война заканчивается. Мир в обломках и руинах, элдийцы восстановлены в правах, и могут ездить и плавать, где душа пожелает. Эра титанов прошла, и те, кто выжил, вынуждены начинать все с нуля, как будто ничего и не было. Саша в их числе – она возвращается домой, оставляя за спиной слишком много потерь. Война все-таки разбросала их с Риваем по разным местам, и она даже понятия не имеет, где он может быть. Ей не все равно, и это самое удивительное. Поэтому она возвращается, оплакивая друзей и беспокоясь об отце маленького Марко. Сын встречает ее равнодушным взглядом, но через неделю отходит и начинает общаться так, словно ничего и не было.
Они переживают сложный период – дичи нет, посевных семян тоже. Ближайший год все будут голодать, но и к этому она уже тоже привыкла. Голодом Сашу не напугать, хотя раньше все было иначе.
Она чинит крышу, сама сколачивает новый стол, отгораживает участок для зелени, налаживает связь с ближней деревней. Хорошо жить, не боясь, что не сегодня-завтра все потеряешь – придется бросить обжитое, оставить полюбившееся и искать новое место. Хорошо, что ее сын никогда не узнает этого страха.
Слишком многие пожертвовали жизнями ради такого будущего, и она, зная об этом, не может наслаждаться этими днями в полной мере. Но Марко и отцу об этом знать не обязательно. Саша играет для них – улыбается, суетится по хозяйству, напоказ радуется зимним запасам и энергично принимается за любое дело. Лишь по ночам кусает подушку и давит рвущиеся крики.
Днем опять надо подниматься и играть роль счастливой хозяйки.
Наверное, Марко чувствует его на расстоянии. Как-то утром за завтраком он спрашивает:
– Мама, а где папа? Я его вспомнил. Сильный такой, всегда хмурился. На тебя очень странно смотрел.
Саша опускает взгляд. Солгать ребенку об этом она не может.
– Марко, твой папа может быть, уже умер. Я не знаю точно. Мы были с ним в разных местах, когда началось самое страшное.
– Ты потом расскажешь о нем?
Делать нечего – Саша кивает. Расскажу. Куда ж она денется.
А под вечер в деревне появляется Ривай. Потрепанный, сердитый, похудевший. Люди его узнают – здороваются, проводят к нужному дому, не забыв рассказать о том, как Саша его дожидается в полном одиночестве, благопристойно поддерживая лицо соломенной вдовы.
Фокус в том, что Саша никого не ждет, просто после ночных утех прошлого мужчины ей на дух не нужны.
Отец встречает его радостно – в доме появился другой мужчина, это ли не везение. Ривай выдерживает грузные объятия, потом подходит к оробевшему Марко и подхватывает его на руки. После недолгого приветствия с сыном наступает очередь Саши. К ней он подходит, одновременно запуская руку в карман, а оказавшись вплотную, вынимает тусклое серебряное кольцо и без спроса надевает ей на палец.
– Нет, майор, я же…
Она едва успевает себя остановить – округлившиеся глаза отца наполняются возмущением. Как так? Муж законный ей кольцо надевает, а она отказывается?
С важным разговором решено подождать. Саша терпит. Ривай знает, что терпеть она умеет, да и он этому искусству хорошо обучен.
Вечером она впускает его в свою комнату, закрывает дверь, а потом снимает кольцо и пытается вернуть.
– Я не хочу выходить замуж, ма…
Ривай опускается на колени и прижимается лбом к ее животу, стискивая ее руку вместе с кольцом и не принимая его обратно. Разрушая ее последнюю отчаянную попытку обрести свободу.
– Я не стану клясться, что никогда больше не буду скотом. Буду и не раз. Ты дорога мне, а того, кто мне дорог, я не могу не ранить.
Саша прилипает спиной к двери, чувствуя горячие слезы.
– Довольно, майор. Нельзя так, это неправильно. Будет больно и мне и вам, да и Марко будет страдать.
– Давно хотел спросить… Марко – твоя погибшая любовь? – интересуется Ривай. – Ты поэтому такое имя выбрала?
– Что? Нет! Нет, Марко – наш друг… общий друг. Его убили…
Прорывает ее в самый неподходящий момент – Сашу выкручивает и выламывает истерика. Продержалась почти десять лет без слез, а теперь не может сдержаться. Она усаживается на пол рядом с ним и начинает рассказывать. О предательствах, о прощении, об открытиях – о том, что он знает, и чего не знает.
Ривай слушает, и Саша уверена – он все понимает. Он, наверное, единственный, кто может понять. Для него играть не нужно. Это и есть ответ на все их вопросы.
Следующей ночью Саша приоткрывает дверь и ждет его. Когда Ривай входит, она поднимается с постели и снимает с себя все. Все, кроме кольца.
В свете свечи его глаза кажутся черными, а может, они и стали такими. Ривай не заставляет ждать – подходит, жадно обхватывает ее за талию, прижимает к себе, тянется к губам.
– Ривай, – называя его по имени в первый раз, шепчет Саша. – Ты ведь все понял? Тебе придется кормить меня, ты не знаешь, с кем связался.
– Знаю. Знаю лучше, чем ты предполагаешь.
Примечательно, что Ривай все-таки ничего не обещает, потому что не может дать ей слово, которое будет не в силах сдержать. Саша понимает, что иногда ей придется мириться с синячными запястьями и укусами. Он такой – что с ним сделаешь. Угораздило же…
Он не будет носить ее на руках, и не будет говорить ласковых слов. Не станет и подарков дарить – ни цветов, ни платьев, ни украшений.
Он будет обижать ее резкими словами, будет ревновать и ставить синяки на груди, плечах и шее. Будет собственничать, жадничать и командовать.
Он будет любить ее, и она полюбит в ответ. Он даст ей дом, и она станет его домом.
Да, ласковых слов не будет, но про себя Ривай будет называть Сашу по-особому. И иногда, в минуты его беззащитности и открытости, поглаживая его по расслабленным плечам и все еще ощущая вкус его губ на своем языке, Саша будет слышать его сдавленный шепот.
– Девочка.
(c)
Саша...
Направленность: Гет
Автор: Просто_А_Я
Фэндом: Shingeki no Kyojin
Основные персонажи: Леви Аккерман, Саша Блаус
Пейринг или персонажи: Ривай/Саша
Рейтинг: PG-13
Жанры: Романтика, Повседневность, ER (Established Relationship)
Предупреждения: OOC, Нехронологическое повествование
Размер: Мини, 4 страницы
Кол-во частей: 1
Статус: закончен
Описание: Бытовые моменты супружеской жизни Ривая и Саши.
Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора/переводчика (разрешение получено)
Примечания автора: Читать после фанфика «Девочка».
читать дальше
… читает
Марко играет на полу, а Саша сидит на столе, закинув ногу на ногу. Оба они нарушают его запреты – одному было ясно сказано не возиться внизу и не собирать грязь, а второй он еще неделю назад дал понять, чтобы она не укладывала свою попу на место, с которого они вообще-то берут еду.
Ривай останавливается на пороге и молчит. Солнце светит с другой стороны, так что его длинная тень не может драматично лечь на пол и сообщить им о том, что отец семейства прибыл и видит все их преступления.
До катастрофы пять секунд, Ривай собирается войти и хлопнуть дверью, чтобы привлечь к себе внимание, но останавливается, потому что видит…
Он же мужчина, в конце концов, так что в первую очередь замечает, как задралась Сашина юбка, которую она собрала до самых колен от жары. Дверь они, вероятно, не закрыли по той же причине. Ее верхняя нога под небольшим углом лежит на колене нижней ноги, и между ними открывается соблазнительная линия, где кожа примыкает к коже. Под коленкой ее нога чуть белее, чем на ступнях. К слову сказать, ее босые ступни он заметил с самого начала.
Впрочем, это не единственное. Дальше взгляд ползет по телу жены, и Ривай примечает в ее руках книгу. Он почти такую же видел у Арлерта, а может, это и есть та самая. Саша уже давно видела тот самый океан, о котором написано в книге, так что Ривай не очень понимает, зачем она ее читает.
– Вот, нашла. Ты хотел послушать про дельфинов? – между тем оживляется она, выпрямляя спину и устраиваясь удобнее.
– Да! – довольно соглашается Марко.
Саша принимается читать вслух, и Марко притихает, оставляя в покое несчастные дощечки, которые мучил последние несколько минут. Ривай прислоняется к косяку и тоже начинает слушать.
Это очень сложная ситуация.
Сашин голос ласково струится по комнате, а ее оголенная теперь уже чуть выше колена ножка лениво покачивается, и белые пальцы ступни то поджимаются, то выпрямляются в такт этим движениям. Слушать или смотреть? Или просто подойти и отчитать обоих, как и хотел?
Ривай делает совсем другое.
– Потом прочти про морских коньков, – подавая голос с порога, говорит он.
Саша и Марко застывают как два испуганных тушканчика, и ему хочется превратиться в голодного филина чтобы пролететь над ними и слопать обоих – до того сладкими они кажутся.
… стирает белье
Деревянный стул с широким сидением, сколоченный Сашей специально для стирки, отлично справляется со своим заданием – он не шатается и надежно держится на толстых ножках, принимая вес большого таза, наполненного водой. На краю стула есть место для мыла, которое она периодически забирает, а потом возвращает на место.
Ривай сидит за столом, и дверь опять открыта – если ее закрыть, станет нечем дышать. Саша во дворе – стоит спиной к нему, склонившись над тазом. Подол ее длинного сарафана распределился характерным образом – передняя часть лежит на земле, а задняя поднимается, открывая плотные икры. Под солнцем ее кожа как будто светится, и Ривай даже с такого расстояния различает мелкие волоски, выбившиеся из-под ее обычного высокого хвоста. Кожа на ее шее влажно блестит от пота.
Саша с хрустом растирает мокрое белье, взбивая пену в тазу. Из дома напротив выходит старушка, их соседка. Она приветливо машет Саше, и та звонко отвечает, желая ей хорошего дня.
Ривай старается представить, как его жена выглядит спереди.
Под сарафаном нет рубашки, но это не страшно – вырез у него неглубокий, шнуровка плотная. Хотя, если подумать, она же наклоняется…
Наверное, ее грудь тоже покрыта потом, как и шея. Наверное, на ощупь она вся сейчас горячая и мягкая – распаренная от работы. И пахнет от нее, наверное…
Он выходит во двор, подбирается к ней сзади и, засунув руки в карманы, бесстрастно сообщает:
– Зайди домой, дело есть.
Потом, словно только что заметив старушку, вежливо здоровается с ней. Саша растерянно поворачивается к нему и медленно выпрямляется во весь свой неприлично высокий (по его меркам) рост. Они уже долго живут вместе, и она отлично понимает, что у него на уме.
– Я же стираю, – укоряет его она. – Еще половина осталась. Потом еще обед готовить.
Ривай смотрит на ее вспотевшую шею, с которой липнут волосы, и ему хочется, чтобы тот же эффект на нее произвела совсем другая активность. Сарафан туго обтягивает грудь, ложбинки не видно, потому что всю ее одежду с неприличными вырезами Ривай выбросил в мусор, но даже этого достаточно, особенно сейчас, когда ее плоть излучает влажный жар.
– Не думай, это ненадолго.
Саша вытирает руки в заткнутое за поясок полотенце и, виновато улыбнувшись соседке, уходит в дом. Старушка провожает их лукавым взглядом. Она, конечно, тоже была молодой замужней женщиной, и ей тоже приходилось стирать на виду у мужа.
Ривай захлопывает дверь и закрывает ее на задвижку.
– Я вся потная, – протестует Саша. – Марко и отец должны скоро вернуться. Обед…
– Хочу сейчас, – обрывает ее Ривай. – Не обедать, если тебе интересно.
Ему совсем не стыдно.
… болеет
Отправив Марко с тестем в город, чтобы они пожили там с неделю, Ривай остается с простывшей Сашей в доме. Говорил ей не возиться в саду без куртки, да толку-то. Как будто она его хоть когда-нибудь слушается.
И вот, пожалуйста – жар, кашель, хриплый голос.
Саша лежит на боку, отвернувшись к стене.
– Я ненадолго, я быстро поправляюсь, знаешь, какое у меня здоровье, – улыбается она, а ее глаза лихорадочно блестят и говорят совсем обратное.
– Знаю, – кивает Ривай только потому, что не хочет с ней спорить.
– Там в котелке осталось…
– Отдохни, я сам о себе позабочусь.
– А еще в шкафу есть чистые…
– Я найду, не беспокойся.
– Спи пока у отца, хорошо?
– Сам решу, где мне спать.
– Заразишься.
– У меня здоровье еще крепче, чем у тебя.
– Дурак.
– Кто бы говорил.
Спит Ривай той ночью в кресле, вспоминает старые добрые дни.
На следующий день Саша поднимается с постели и, пошатываясь, идет к кухне.
– Куда это ты собралась? А ну лежать, – приказывает он.
– Ты грел себе жаркое? Надо кушать, совсем ослабнешь.
– А ты когда ела в последний раз?
Саша качает головой:
– Не хочу.
– А хотеть и не надо, но поесть ты должна.
– Тошнит.
Лучше бы ее тошнило от беременности. Ривай все еще помнил ее зеленоватое лицо в те дни, когда она носила Марко. Тогда ему было жутко смотреть на нее, но теперь даже хуже.
Где Саша там надежда. Надежды у него не было никогда – он думал, что как родился, так и сдохнет в подземелье. Потом был уверен, что когда-нибудь станет обедом безмозглого титана, потому что конца этим тварям не было никогда. Потом он научился жить одним днем, не думая о будущем. А потом появилась Саша, которая родила ему Марко, и он понял, что не имел права сдаваться, потому что теперь он был не один. Этот развалившийся мир следовало собрать ради них – нужно было работать, а не презрительно морщиться. Так что он взял себя в руки и принялся работать, защищая дом, в котором рос его сын, и присматривая за женой, сражавшейся с ним бок о бок.
Он боялся всего на свете и одновременно ничего – чувствовал страх за них, и поэтому без оглядки бросался вперед, не жалея себя. Теперь он только боялся.
Лекарств особых нет, он даже не знает, что за травы заваривают при простуде.
– Почему ты не ешь? – с отчаянием спрашивает он на следующий день, сидя на краю кровати.
Саша поворачивается к нему, и ее взгляд смертельно усталый, но она все равно улыбается – и что удивительно, не через силу.
– Ты бы прогулялся. Не подходи, я два дня не мылась.
От нее и вправду пахнет кислым потом, но Риваю все равно.
Какие бы здания ни обрушивались на их головы, какие бы титаны не громили их отряд, какие бы слухи не гуляли по корпусу, Саша всегда хотела есть. Пока она с аппетитом жевала печеный картофель и ловила всяких ящериц, Ривай знал, что жизнь текла по нормальному руслу.
Саша не ест, и это ненормально.
– Ты спал? – шепотом, совсем обессилев, заботится она. – Под глазами черно у тебя совсем. И не ел, наверное…
– Ты поешь, и я поем, – обрубает он.
– Зато я сплю. Целыми днями. Ты тоже спи.
Ривай сгребает ее слабое тело и выносит из комнаты – последние теплые деньки октября нужно разделить на двоих. Они сидят на пороге дома, и он придерживает ее голову и спину, заглядывая в посеревшее изможденное лицо. От желания помочь ей распирает душу, а сделать ничего нельзя.
Вечером к ним заходит соседка – вдова с тремя детьми.
– Саша болеет? Что ж вы раньше не сказали, я и не знала, пока сегодня вас не увидела. Вот, возьмите, – она протягивает ему баночку с чем-то темно-коричневым и жидким. – Давайте ей по ложке три раза в день. Это горько, так что пусть запивает теплой водой. Обтирайте ее тряпочками. Если не хочет есть, заставляйте пить. Горшок выносите почаще, пусть не встает в туалет. И в доме приберитесь, что ж вы совсем запустили все. Жена ваша, конечно, болеет, но ведь и мужчины умеют поддерживать чистоту.
Ривай удивленно оглядывается. Он не замечал, что не убирался все прошлые дни, он об этом даже не думал.
Уже через день Саша сама усаживается в постели. Ривай не уверен, что это была обычная простуда, но черт с этим. Главное, ей лучше.
Ей точно лучше – к вечеру она уже с аппетитом уплетает хлеб с приготовленным по совету той же соседки бульоном. Ривай обтирает ее лицо, убирая прилипшие к уголкам губ крошки, и думает, что мир опять завертелся так, как надо.
К возвращению сына и тестя дом вновь сияет чистотой.
(c)
@темы: Фанфики
-
-
04.12.2017 в 02:06-
-
05.05.2018 в 23:06ах, крутота!